Aedipus

Кошмило О.К.

3. Геопсихопатология. Россия в контекте геополитической диалектики.

Эдип трансцендентальный

Испокон веков человек исполнен педагогической двойственности: он либо воспитатель, либо воспитанник. В этом смысле педагогика - универсальное занятие человечества, распространяющееся от высших форм, таких как наука и религия, к низшим, бытовым формам, а история - педагогический институт, предметом опеки которого является "неустановившееся животное", которое, по Канту, "нуждается в воспитании". Великие учителя человечества и мамаши, задающие трепку своим непослушным чадам, заняты принципиально тождественным делом. Оппозиция фигур учителя и ученика является прафеноменальной по отношению к другим оппозициям и, трансформируясь, обретает инобытие, например, в мощнейшей оппозиции господина - раба и половой пары мужчины и женщины.
Этимология слова "человек" восходит к "чело века" - ученик века, века как столетнего размера человеческой жизни (вспомним "век живи - век учись") и века в эональном смысле - как исторического века, как исторической "полноты времен" -таким образом, человек - это ученик вечности.
Оригинальность раздвоенности на сторону приказывающую и повелевающую - учительствующую и сторону послушную и подчиняющуюся - ученическую, принадлежит разуму индивидуальному. Всякий разум, в-себе-господин и для-себя-раб, претворяет в онтогенезе эмпирическом изначально вершащуюся трансцендентальную схему филогенеза.
Чтобы хоть как-то приблизиться к источнику перехода от статуса ученика к статусу учителя, рассмотрим семейную драму Эдипа трансцендентального. Число персонажей этой саги оптимально - папа, мама и их ребенок.
Орально-игривое античное детство Эдипа протекает в заботливом окружении горизонта, превращающего всю землю в одно большое лоно. Границы пространственного горизонта подобны границам колыбели или яслей, где есть только ребенок и его любимые игрушки. Та же пространственная ограниченность объемлет игралище спортивной арены и театра. Мир для Эдипа-ребенка уподобляется прежде всего фигуре Матери, то эротично балующей, то танатично фрустрирующей.
Анально-дисциплинарное средневековое отрочество Эдипа проходит в вотчине сурового и жестокого Отца, в которой хроника его жизни попечительно субординируется вертикальными связями патриархальной иерархии. Хроникализация жизненного распорядка, происходящая в процедуре обмена сферы пространственного горизонта на сферу временной вертикали, задается из проекции исторической темпоральности "режимом покаяния" и в грехах прошлого и надеждой на спасение в будущем, порождая схему отношения "греха" и "спасения" - чем экстенсивнее укорененность в поле признания человеком своих погрешений, тем интенсивнее устремленность человека к трансцендентному богу. Эдипу-отроку принадлежит пассивная роль в конституирующей средневековую интерсубъективность системе Отец - Сын. Слово Отца (Закон) предопределяет и регламентирует всю сеть жизненной стратификации и вместе с тем обеспечивает сохранность каждого члена семьи - общины. Вертикальная связь оппозиционного Плоти (преимущественно женского рода) Духа (преимущественно мужского рода) с Небесами, с-видетелем которых он является, своей проекцией на горизонт земли (тварной плоти) создает условия трансгрессии за пределы языка и оптики и приоритет линейной и направленной истории над природой, упраздняя судьбу в пользу предопределения.
И наконец настает пора генитально-автономной юности Эдипа, приходящейся на период Нового Времени. Потерявшая былые очарования и красоту мать-Природа и убитый отец-Бог - вот обстоятельства жизни осиротевшего новоевропейского юноши. Когитальный нарциссизм Эдипа полностью расквитался со своим опорно-принципиальным прошлым. Благополучно выпав поочередно сначала из крайности идентификации с Природой, а затем из крайности идентификации с Богом, субъект окончательно впал в центр, различия этих крайностей обусловивший, с которым совпадает источник его собственного расщепления.
Кристаллизация Я произошла на фоне сплошного, недифференцируемого потока архаического благоговейного ужаса, когда функция означающего впервые преломилась в некоторой точке и отразилась (то есть отразился не конкретный образ Нарцисса, а отразился сам Логос, и это отражение стало конституирующей восприятие призмой).
В знаменитой главе "О господстве и рабстве" Гегель пишет о том, что страх есть продуктивная субстанция всякой деятельности как труда и мышления. Именно в процедуре преодоления "рабским сознанием" страха "форма выносится вовне" (иначе: "страх остается внутренним и немым", а "сознание не открывается себе самому"). Экспликация Gestalt a c целью "символизации ментального постоянства Я" (Лакан) происходит на фоне страха, который играет свою и в воспитании кьеркегоровского "рыцаря веры".
Экспликация Gestalt a есть мера той предостороженности, которая обеспечивает субъекту пространственно-статуарную определенность и допускаемой наличной темпоральностью увековеченность. В акте высказывания субъект эксплицирует себя в качестве изьяна в объект, полагает в объекте свою изъятость из бытия, завязывая спор между субъективной интроекцией и объективной проекцией. Вечность бытия подменяется искусственным постоянством Я как точкой, центрирующей систему координат символической таксономии.
Не "бессильная красота" ненавидит рассудок как сущностную функцию субъективности, а именно страшащийся красоты бытия рассудок производит ту разрушительную деятельность, в которой смыкается cogito и libido
Снятие "предметной негативной" Красоты идет за счет вытягивания Слова через "игольное ушко" субъективности в дискурс оправдания преступления, находясь на основании этим преступлением созданным.
И что касается социальной формы того, что мы получаем на выходе из вышесказанного, так это, видимо, Ребенок, по ту сторону субъект-объектных отношений.

ЧЕРЕЗ ПОНЯТИЕ К ИМЕНИ

Языкознание сделало за последнее столетие удивительно мощный прорыв. Если другие науки, чьи свершения в 20-м веке являются столь же определяющими для самосознания нашей эпохи (ядерная физика, генная инженерия, информатика, хотя последняя очень близка науке о знаковых системах), так или иначе, являются "дочками" классических наук, наследующих "материнский" предмет и метод, то языкознание, начавшись в начале XIX-го века и стремительно развившись в веке XX-ом, на глазах стало самостоятельной и наиболее целостной отраслью современного гуманитарного знания, выработавшего методологию и терминологию, которые стали объектом заимствования для других наук.
Конечно, языкознание имело своих предшественников в виде теорий и традиций, это и классическая филология, и экзегетика, и герменевтика, и элементы языкознания, рассеянные по другим наукам. Так к предшественникам основоположника структурной лингвистики Ф. де Соссюра исследователь его научного наследия Т. Де Мауро относит Аристотеля, автора "Поэтики" и "Риторики", стоиков (Хрисипп, Кратил), Августина и других , причем отбор "отцов-основателей" ведется по принципу отношения к авторству таких ключевых для лингвистики концептов как "нулевой знак", оппозиция "означающее/означаемое" и т.д.
Выдающийся российский лингвист польского происхождения Бодуэн де Куртенэ, приобретший в России имя Иван Александрович, к источникам лингвистики причислял и философию Лейбница, и теории индийских грамматиков, и новоевропейский принцип научного эксперимента, и даже теорию эволюции Дарвина.
Для предтечи структурной лингвистики Николая Крушевского точкой отсчета помимо прочего послужили методологические аспекты философии английского позитивиста Дж. Ст. Милля в изложении петербургского профессора философии Троицкого. Такая разношерстность и такое многообразие в выборе источников лингвистики говорят об отсутствии некоторого единого начала и определенной безродности лингвистики, с другой стороны это издалека указывает на ее методологическую универсальность.
Однако, было бы странно говорить об оригинальности некой науки о слове и языке, - как это вдруг, не с того и не с сего, возникает наука о том, что люди исповедуют, теоретически и практически, испокон веков, но в случае с лингвистикой речь идет об анализе слова не со стороны смысла, а со стороны его означающей функции. А изучением смысла слова как такового человечество занималось всегда.
И все-таки не может не удивлять факт вдруг возникшего в Европе (Германия, Россия, Чехия, Швейцария, Франция) и Америке острейшего интереса к языку. Представляется, что интерес этот спровоцирован отчасти реакцией на систему Гегеля, совершившей снятие мира логическими правилами, которые отныне подлежат ревизии. Языкознание инициирует известное несовпадение логики и грамматики языка. Грамматика и логика не одно тоже, а система логических правил не применима к языку в силу своей формалистичности.
Историю языкознания принято отсчитывать от возникновения "младограмматической" (junggrammatische) школы в Германии, к предтечам или непосредственным участникам которой принадлежат Ф. Бопп, В. и А. фон Гумбольдт, Гримм, А. Шлейхер и др. Но помимо научно - концептуального истока языкознания имеется еще одна теоретическая традиция, о которой в рамках вышеназванных парадигм обычно не упоминается. Речь идет о той духовно - религиозной теоретической традиции, которая духовную основу мира отождествляла с Именем как именем Господа.

1. ИМЯ И СУБСТАНЦИЯ
В ХРИСТИАНСКОЙ ТРАДИЦИИ

Начальство Имени Бога - условие всех теократических цивилизаций, чьими существенными характеристиками выступают монотеизм и патриархальность. В этом смысле Имя - основа всего христианского мировосприятия. Сотворенность человека по образу и подобию Божьему в лингвистическом смысле прочитывается так, что человек - метафора ("образ") и метонимия ("подобие") Божьего Имени .
Имя Бога для восточной христианской традиции имело несколько иной статус, совершено отличный от западной традиции, где Имя в конечном итоге редуцировалось к субстанции.
Восточнохристианская теория Имени Бога, вылилась в целую теоретическую традицию, получившую название имяславия, идейным источником которого стал труд Дионисия Ареопагита "О Божественных Именах". Имя является ведущим мотивом всей православной мистики в её религиозном и философском аспектах. От Григория Паламы и паламизма эстафета имяславия, пройдя подспудно через всю историю русской религиозной теоретической традиции, была воспринята русской философией.
Проблема заключается в изначальной двойственности слова есть, которое одновременно обозначает и существование как состояние (имя существительное), и существование как движение (глагол). Восточная Церковь пошла по пути прославления Бога как Энергии, чьим предельным выражением стало Имяславие, то Церковь Западная нашла свое призвание в прославлении Бога как Сущности. Для Запада "есть" определяется через глагол, для Востока - через имя существительное. Иначе говоря, если на Западе БОГ ЕСТЬ, то на Востоке БОГ ЕСТЬ как Его Имя. В первом случае на передний план выступает глагол, во втором случае - имя.
Спор христианских Запада и Востока вокруг Имени основывается на оппозиции "сущность" и "энергии", в которой "сущность", обладающая характером динамической синхронии, противопоставлена "энергии". Оппозиция эта, взяв начало в метафизике Аристотеля, пройдя сквозь горнило неоплатонической философии, прочно укоренилась в христианском богословии, став, по сути, для него конститутивным и, в то же время, она стала означающей той оси, вдоль которой прошел раскол Церкви на восточную и западную. Имеет смысл, вкратце рассмотреть предысторию вопроса, к тому же проясняющую степень укорененности христианского богословия в поле античной философии и значение ее роли в деле инициации богословия как такового.
Репрезентативным здесь будет текст одного современного западного теолога: "Общим местом неоплатонизма является то, что, вся реальность устроена по триадическому принципу, описывающему ее с различных точек как непричастную, причастную и принимающему (ameqektoz, meqektoz,metetcon), пребывание, исхождение и стремление обратно (monh, proodoz, epistrojh), присущность, потенцию и энергию (uparxiz, dunamiz, energeia) и т.д., но основная триада - сущность, жизнь, ум (ousia, ewn, nouz).
Сущность есть то, что она есть, и ничего более, свое характерное бытие она не делит ни с чем; это - ousia. Она "исходит" из своей абсолютной простоты для осуществления собственной реальности в отношении к другим сущностям; это - ewn. И входя в жизнь другой сущности через сообщение ей определенных качеств в таких отношениях, первая сущность получает в этой другой сущности своего рода второстепенную и зависимую жизнь, которая соединяет вторую реальность с первой; это - nouz" . Этот отрывок демонстрирует характерную схему неоплатонической диалектики или триалектики, которая стала откровенно на Западе и прикровенно на Востоке определять христианскую теоретическую традицию. Удивительным образом неоплатоническая триадичность наложилась на христианский догмат о троичности Бога, что и определило структуру христианского теоретизирования.
Долгое плутание в сетях неоплатонизма с целью создания единой теории Имени, не привел, к сожалению, восточное богословие к результату, более теоретичному, чем тот, что был достигнут в конечном итоге на Западе. Восточное богословие пришло к глубоко мистическому учению о синергийном символизме в духе о. Павла (Флоренского). Свое предельное выражение западнохристианская теория Имени находит в философии Гегеля, и вместе с ней вся христианская догматика получает абсолютное структурирование. Как известно, гегелевская Логика, которая аккумулирует всю историю западной теории Имени-Логоса, распадается на три момента: Бытие, Сущность, Понятие. Заметим, что каждый из них есть одна из функций логической связки "есть", так "бытие" соответствует "есть" как полаганию, "сущность" соответствует "есть" как функции отношения или связывания, каковым оно является в суждении типа "S e P", "понятие" - это "есть" как тождество. По обычной гегелевской схеме каждый из этих моментов наперед содержит то, что должно процессуально развернутся в дальнейшем. Для сравнения гегелевской схемы с христианской догматикой соотнесем каждую из функций "есть" с ипостасями Троицы.
1. "Есть" как "бытие" есть Природа, Реальность, объективный Дух, философия природы, искусство как раздел Феноменологии, Античность как исторический этап, Лик, Христос, Сын, вторая ипостась Троицы.
2. "Есть" как "сущность" есть История, Идеальность, субъективный Дух, философия истории, религия как раздел Феноменологии, Средневековье, Имя, Бог-Отец, первая ипостась Троицы.
3. "Есть" как "понятие" есть Дух, абсолютный Дух, Субъект, философия духа, философия как раздел Феноменологии, Новое Время как этап истории, третья ипостась Троицы.
Итак, "есть" проявляется в каждой из трех ипостасей Троицы. Однако "Имя" как первая ипостась Троицы не может замещать собой всю Троицу. Что же означает Имя как первая ипостась Троицы в контексте гегелевской Логики, а вместе с ней в контексте философской традиции Запада? Оно означает "негативно-рациональный" аспект формы. Имя в смысле Гегеля есть "чистая Негативность", и как негативное Имя активно по отношению к непосредственной Наличности бытия. Имя, будучи негативной Сущностью, несет функцию отрицающего различия, которое выступает в качестве рефлексивного отношения в суждении, а флексии, прямому отношению в суждении отвечает полагание. Имя в гегелевском понимании - это чистое от-рицание в пику чистому полаганию Наличности, и этому отрицанию также предстоит быть отринутым в Понятии как универсальном означающем. И умерщвленный дух Имени-Сущности входит в структуру Понятия как негативность, а соответственно наличное Бытие остается в структуре как позитивность. Само Понятие при этом есть граница, пограничная черта в паре "негативность/позитивность", при этом негативность содержательна, а позитивность формальна. Таким образом, Понятие структурно удерживает "есть" Наличности, "несть" Имени, то есть Понятие имплицитно удерживает в себе предыдущие стадии как свои моменты.

СВОДНАЯ ТАБЛИЦА ЭЛЕМЕНТОВ ГЕГЕЛЕВСКОЙ ЛОГИКИ

ИМЯ	ЕСТЬ	ЛИЦО
НИЧТО	СТАНОВЛЕНИЕ	БЫ ТИЕ
СУЩНОСТЬ	ПОНЯТИЕ	БЫТИЕ
КАЧЕСТВО	МЕРА	КОЛИЧЕСТВО
ЛОГИКА	ДУХ	ПРИРОДА
ОТЕЦ(первая ипостась Бога)	ДУХ (третья ипостась Бога)	СЫН (вторая ипостась Бога)

"Есть", распадаясь на идеальное ничто и реальное бытие, редуцируется к функции связи между ними в качестве глагола. Как говорит Франц Бопп: "Под глаголом, или verbum, в собственном смысле слова следует понимать ту часть речи, которая выражает соединение предмета с качеством и их отношения друг с другом (курсив - авт.)" . Здесь теоретик европейского языкознания прямо указывает на традиционно западное понимание глагола, и в первую очередь, как функции соединения, связи. Имя тем самым вгоняется в принцип коннекции. Имя глаголизируется.
Имя и Глагол - всегда были признаваемы во всех языковедческих традициях - древнеиндийской, античной, арабской - основными частями речи, другие лишь прилагались к этим двум первым. И до возникновения христианской традиции они были равноправны. А в христианском языкознании между ними происходит раскол, который становится той осью, вдоль которой раскалывается Христианская Церковь - Восточная Церковь становится Церковью Имени, Западная - Церковью Глагола.

Нулевая онтологическая форма
ИМЯ ЕСТЬ ЛИЦО
Нулевая Логическая Форма
СУБЪЕКТ ЕСТЬ ОБЪЕКТ
Нулевая Грамматическая форма
ИМЯ СУЩЕСТВИ-ТЕЛЬНОЕ (подлежащее) ГЛАГОЛ (сказуемое) ПРИЛАГАТЕЛЬНОЕ (дополнение)

НУЛЕВАЯ ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ФОРМА

ИМЯ

ЕСТЬ

ЛИЦО

НУЛЕВАЯ ЛОГИЧЕСКАЯ ФОРМА

СУБЪЕКТ

ЕСТЬ

ОБЪЕКТ

НУЛЕВАЯ ГРАММАТИЧЕСКАЯ ФОРМА

ИМЯ МУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ (подлежащее)

ГЛАГОЛ (сказуемое)

ПРИЛАГАТЕЛЬНОЕ (дополнение)

Отцепив Имя как "энергию" и "ипостась" от "сущности" Восточная Церковь отдала последнюю на откуп западной теологии, которая постепенно превратила ее в органон научного постижения и технического освоения природы, что во многом обусловило отличие западной цивилизации от восточной, и особенно и русской, чье развитие, будучи лишено инстанции инструментального отношения к природе, оставалось до XVII-го века практически не оснащенным научно-техническим арсеналом.
Русская философия имени в лицах А.Ф.Лосева, С.А. Булгакова, П.А. Флоренского существенным образом остается на позициях гегельянства, понимая имя как связку. Имя, конечно, не "субстанция", редуцируемая в конечном итоге к "понятию", но и не "ипостась" сверхсущностной "сущности". То есть Имя не абсолютно ни как Понятие, ни как Имя Отца. Имя - только идеальная сторона Бытия. Эта односторонность Имяславия обусловила безуспешность этого проекта, поскольку Имени без Лика не бывает.
Флоренский рассматривал имяславие как "философскую предпосылку". В работе "Строение слова" из книги "У водоразделов мысли" Флоренский разделяет строение слова на три составляющие: на две "внешние" проекции - фонему и морфему, и на "внутреннее" ядро - семему. Причем эта структура слова соответствует не только традиционно христианской триаде "тело - душа - дух", но и кантовской схеме "чувственность - рассудок - разум", так фонема - это акустически - звуковая телесность слова, морфема - системное значение слова, благодаря которому слово интегрируется в язык, и семема - это дух, смысл, именное содержание слова.
Слово как "открывающаяся чрез лицо энергия человечества" стало тем теоретическим средоточием русской мысли, которая вобрала и успешно синтезировала в себе "реалистическую" традицию Востока, включая ислам, и "номиналистическую" традицию западно - европейского мышления.

2. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ

Свое рассуждение о соотношении звука и значения Фердинанд де Соссюр начинает с образного описания их взаимодействия: "Представим себе воздух, соприкасающийся с поверхностью воды; при перемене атмосферного давления поверхность воды подвергается ряду членений, то есть, попросту говоря, появляются волны; вот эти-то волны и могут дать представления о связи или, так сказать о "спаривании" мысли со звуковой материей" . Дополним этот образ замечанием Лакана: "Таким образом, напрашивается представление о непрерывном скольжении означаемого относительно означающего - явление, которое Соссюр иллюстрирует с помощью картинки, напоминающей волнистые линии, в старинных миниатюрах книгах Бытия изображавших верхние и нижние воды" .
Как поразительно точен этот образ, если учитывать при этом мифологическую близость воз-духа смыслу и акустическое родство звука и воды, чья подвижность неотъемлема от шума. Итак, две стихии - ветер и вода, параллельно скользя друг относительно друга, приходят в соприкосновение во всплеске волны, которая изображает возникновение наполненного смыслом звука, соприкосновение идеальной субстанции смысла (имени) и телесной субстанции. Гребень волны, будучи смесью ветра и воды, является результатом столкновения напора и косности обеих стихий: с одной стороны, напор воздуха преодолевает косность воды, образуя волну, с другой стороны, напор волны формируется в столкновении с косностью воздуха. Так подпираемый с двух сторон стихией воздуха гребень воды образует заостряющуюся к вершине складку всплеска, чья фигуральность соответствует буквальности А. Параллельные, продольные стихии встречаются в перпендикулярности, поперечности волнового всплеска.
Вспоминается "и дух носился над водой", надо думать, над молчащей водой. И в момент, когда дух соприкоснулся с водой, вода заговорила. Сюда же относятся все мифологические сюжеты о генезисе мира как зачатии ветром духа воды Мирового океана.
Соотношение звука и значение, знака и смысла и стало тем камнем преткновения, который обозначил "семантический сдвиг", который сдвинул направление гуманитарной мысли XX- го века.
Значение, которое действительно трудно переоценить, оказала, в том числе на современную лингвистику и российская научная и философская традиция изучения словесности. К ее основным школам и течениям в той или иной степени относится:
1. Казанская лингвистическая школа - И.А. Бодуэн де Куртенэ, Н.А. Крушевский и др.
2. Московский лингвистический кружок - Ф.Ф. Фортунатов, Р.О. Якобсон, Жирмунский, Томашевский, В.В. Виноградов и др.
3. ОПОЯЗ - Общество по изучению поэтического кружка - Р.О. Якобсон, Ю.Н. Тынянов, В.Б Шкловский, Б.М Эйхенбаум.
4. Философия Имени - А.Ф. Лосев, С.Н Булгаков, П.А. Флоренский
Методологический состав лингвистического поворота весьма не однороден. В основном, в современном языкознании существуют три направления: 1) правые, 2) левые, 3) центристы. Вообще такие "политические" позиции - это иные названия для "сравнительно-исторического" языкознания и языкознания, исходящего из понимания языка как "организма", и направления, синтезирующего достижения правых и левых. То есть имеется научная вражда между "органицистами" и "механицистами" (чьи перипетии на высоком теоретическом уровне описаны еще Кантом в "Критике способности суждения).
Для тех, кто принимает язык как механическую совокупность "сравнений-различий" семем, морфем, фонем, целостность языка - продукт "исторической" интеграции периферийной серии языка на каждом временном этапе, т.е. язык замыкает себя с конца. Для тех же, кто полагает изначальную органичность и телеологичность языка, он - продукт интегративной функции той инстанции, которая центрирует округу диахронического, исторического становления языка, т.е. язык с самого начала замкнут. Очевидно, что противоречия между двумя этими направлениями - нет, поскольку это противоречие - принципиально, в том смысле, что оно диалектично: обе тенденции не отрицают друг друга, но дополняют друг друга.
Конечно, "змей" языка живет по своим законам, и в этом смысле он - живой "организм", но проводником своего закона он делает нас - конкретных, исторических людей, и тогда язык - сконструированный людьми "механизм", в котором мы - его винтики.
Традиция левого диахронизма и радикального эмпиризма перекочевала за океан, в Америку, где благодаря Хомскому, прагматикам (Пирс, Дьюи), позитивистски ориентированному языкознанию (Сепир, Боас, Уорф), превратилась в то, что называется американской лингвистикой.
А течение правой лингвистики, основанной на радикальном статизме и синхронизме, с подачи Ф. де Соссюра возникла во Франции, получив название французской лингвистики. К ее виднейшим представителям относятся Э.Бенвенист, Ш.Балли, Мартине и др.
Но есть и центристская, срединная лингвистика, которую Эльмар Холенштайн определяет как "восточно-европейскую", располагая ее по оси Москва - Санкт-Петербург - Прага. Но линия эта будет существенно не полна без еще одного города как города, в котором когда-то находился "самый восточный европейский университет" (Крушевский), и тогда ось восточно-европейской лингвистики протянется от Казани через Москву и Петербург к Праге. Вершиной ее стала структурная лингвистика Романа Якобсона.
Правые органицисты и левые механицисты сходятся в одном, но впрочем, самом главном - в функции фонетического нулевого знака, нулевой фонемы. Нулевая фонема выступает как неделимая единица дистинкции, которая конституирует элементарное различие фонем и регулирует их простейшее чередование или альтернацию. Так вот нулевая форма является общей как для правых, так и для левых лингвистов, только одни находят ее в начале, другие в конце. Нулевой символ - это точка отсчета и центр различия "маркированность/немаркированность" (Якобсон), отсутствие/присутствие при-знака раз-личия.
С самого начала лингвистика была нацелена на преодоление Вавилонского смешения языков. Ее охватил сильный энтузиазм, который был инспирирован немецкими филологами 19-го века, в поисках индоарийского праязыка, фундамента Вавилона человеческих языков. Своеобразие российского имяславия и языкознания характеризуется различием Начала и "другого начала" языка по принципу Имя - дано, язык - задан. В том месте, где соприкасаются Небо смысла и Земля звука, стрела или молния языка, "разрывая завесу", скользит по нёбосклону и, прочерчивая границы, разделяет Имя на обособленные значения. Но значимыми оказываются не сами смыслы, но границы между ними.

3. Н.В. КРУШЕВСКИЙ - ПРЕДТЕЧА СОВРЕМЕННОЙ ЛИНГВИСТИКИ

Соссюровскому проекту описании системы языка "в себе и для себя" как имманентной дескрипции оппонирует символическая версия структурной лингвистики, которая возникла в России, а точнее в Казани: - "…в самом восточном из русских университетов стало развиваться направление, весьма близко родственное все более и более распространяющемуся на Западе направлению, называемому часто "юнгграмматическим" - это слова одного из ярких участников процесса исследования языка, который синхронно охватил всю Европу, Николая Вячеславовича Крушевского, поляка, славянина, выдающегося российского лингвиста.
Российский исследователь столь небогатого, но столь глубокого, научного наследия Крушевского Ф.М. Березин в работе "Н.В.Крушевский - провозвестник лингвистики XX-го века" пишет: "Мысль Милля об одновремености и последовательности существования явлений природы Крушевский трансформировал в два закона ассоциации - ассоциацию по смежности (порядок последовательности) и ассоциацию по сходству (порядок сосуществования)" .
Крушевский впервые сформулировал принцип структурного бинаризма сходство/смежность, который трансформировался у Якобсона в оппозицию метафора/метонимия, об авторе которой он не устает напоминать.
Березин пишет: "Через Якобсона фонологическая теория Казанской школы и теория языка Крушевского вообще стали зародышем в развитии структурализма пражской школы. Позднее развитие Якобсоном своих собственных идей привлекло к Крушевскому внимание западных лингвистов ... От него же Якобсон воспринял и сами термины - сходство и смежность. Противопоставление по сходству и смежости или, используя термины Якобсона, "метафорическими и метонимическими полями", пронизаны работы Якобсона об афазии и поэтике" . Современный историк лингвистики и исследователь творчества Р.О. Якобсона Эльмар Холенштайн пишет: "На Якобсона (как отчасти до него на Соссюра) с его типологией языковых осей, данной им в терминах теории ассоциаций оказали влияние проницательные идеи польского лингвиста-теоретика Н.К.Крушевского. Учение о двух лингвистических осях, навеянное классификацией ассоциации у английского психологов и ее радикального приверженца Троицкого, но поднятое Крушевским с механистического на феноменологического уровень, выросло в его труде в стройную, целостную и необычайную плодотворную теорию языка" . Таким образом, Крушевский за тридцать лет предвосхитил возникновение структурной лингвистики.
Показательно, что свои лингвистические штудии Крушевский (как, впрочем, и Потебня, и Якобсон) начал с обращения к русским ритуальным заклинаниям, как той сфере, в которой слову придается магическое могущество быть равным с вещью, быть вещим. "Зная имя, владея именем, неприятель владел до некоторой степени самим божеством. … Имела место вера в то, что, называя имя, человек как-будто отдает себя во власть другому" . Крушевский стремится к такому восприятию слова, когда "не только явление, существующее на самом деле, но и явление, существующее только на словах, должно произвести другое подобное на деле" . Здесь Крушевский непосредственно указывает на то, что имя и иметь - однокоренные слова: зная имя вещи, мы так или иначе ее имеем. (Кстати сказать, что, например, в немецком языке также выполняется соотношение "имени" (Name) и глагола "иметь", только не в случае с haben (иметь), но с глаголом nehmen (взять, брать), с которым связан ряд немецких существительных: In-besitz-nahme (овладение, возымение), In-dienst-nahme (ис-пользование)).
Релевантная корреляция сходства и смежности - это то ядро, которое воедино связывает поэтику и лингвистику как сферы смыслового содержания и формы слова. Стабильность поэтической и лингвистической систем основывается на бикорреляционном взаимодействии центростремительного сходства и центобежной смежности от образованных сжатием консонант и образованных разжатием сонант до сложных синтаксических структур в поэтике, поскольку "если наши слова своим происхождением обязаны ассоциациям сходства, то своим значением они обязаны ассоциациям смежности" .
Для Крушевского история человеческого духа неотъемлима от истории языка. И здесь Крушевский выступает провозвестником еще одной науки, без которой немыслима гуманитаристика XX- века, - исторической герменевтики, основным принципом которой вполне могли бы послужить такие слова Крушевского: "Живая летопись слов заходит в те отдаленнейшие эпохи древности, когда человек еще не писал своей истории", и эта летопись "…способна нам рассказать историю духа человеческого" . Пожалуй, этой верой и пронизан тот интерес, который стал определяющим для современного языкознания.

4. ROMAN JAKOBSON - RUSSKIJ FILOLOG

Роман Осипович Якобсон (1896-1982) прочертил маршрутом своей жизни ось, на которой расположились основные мировые школы структурализма: Москва - Прага - Копенгаген - Нью-Йорк. Где бы ни оказывался Якобсон, он всюду сеял семена структурной семантики, становясь мессией той науки, чья методология определит всю карту гуманитарных наук в 20-ом веке. Круг его друзей - ученых совпадал с кругом самых ключевых проблем современности - Н.С.Трубецкой, Я. Матезиус, Луи Ельмслев, Нильс Бор, Клод Леви-Стросс, Жак Лакан. Весь французский структурализм от К. Леви-Стросса до Р.Барта и Ж.Лакана не просто претерпел значительное влияние поэтологической лингвистики Р. Якобсона, но просто-таки обязан ему своим происхождением, так Клод Леви-Стросс признавался, что структуралистом он стал после встречи с Якобсоном.
Видный представитель европейской семиотики Умберто Эко считает Якобсона самым выдающимся теоретиком. "Для Эко Якобсон "важнейший катализатор в современной "семиотической реакции" .
Современный германский лингвист Эльмар Холленштайн, выстраивая довольно сложную генеалогическую конструкцию творческого пути Якобсона, показывает связь методологии якобсоновского структурализма как с диалектическим методом Гегеля, так и с феноменологией Гуссерля. В одном тексте "три источника" российского языкознания ему видится в:
1) древнерусской "идеологической" традиции, (по-видимому, речь идет о православной традиции "имяславия"),
2) русском романтизме (30-40-е гг. XIX-го в.),
3) русском гегельянстве .
Ключевая роль отводится при этом коллеге и ближайшему соратнику Н.С. Трубецкому. Холленштайн проводит линию от Николая Сергеевича Трубецкого, а вместе с ним от всей восточноевропейской лингвистики (Россия, Польша, Чехия, Сербия), к его отцу и дяде Сергею и Евгению Трубецким, знаменитым славянофилам, а, как известно, слявянофильство было тесно связано с немецким романтизмом и романтиками, к числу которых принадлежит Гегель. В связи с этим Холленштайн вспоминает гегельянца-славянофила Аксакова.
В другом тексте "Гуссерль и Якобсон" Холенштайн сближает феноменологию и структурализм якобсоновского толка, причем в этой работе автор уточняет источники последнего:
1) Казанская лингвистическая школа,
2) Феноменология Гуссерля,
3) Авангард .
Между двумя таким довольно разными эволюциями все-таки имеется связь, которая заключается в структурной близости двух феноменологий.
Гегельянство Якобсона выступает, прежде всего, в чисто гегелевском сценарии развитии его взглядов. Путь становления творческих взглядов Романа Якобсона распадается на три фазы, совершенно по гегелевскому сценарию, имманентно бессвязному многообразию исторических фактов языковой эволюции, с которым имеет дело школа "юнгграмматического" направления, основанного на генеалогизме (Гумбольдт, Гримм, Шлейхер), противопоставляется статическая лингвистика Ф. де Соссюра, которая на втором этапе отрицается в учении, созданного в рамках Пражского лингвистического кружка, об "интердепенденции синхронии и диахронии".
Кардинальной, просто-таки структурной, методологической заслугой Р. Якобсона является то, что он не просто дополнил, но наново переписал соссюровский принцип соотношения "синхрония/диахрония". Для Фердинанда де Соссюра статичная структура языка изначально синхронична, обладает приоритетом перед диахронией и диахроничное смещение имеет совершенно случайный, произвольный и внешний характер. А для Романа Якобсона оппозиция синхрония/диахрония, обладая характером "релевантной корреляции", собственно и является самой структурой как системой, где "инвариантность неотделима от вариабильности" , а диахроничность вписана в самый центр синхронии, конституируя структуру как непрерывность прерывания. Для Соссюра изменения "детерминированы извне", для Якобсона - имеют характер внутренней спонтанности, для Соссюра диахрония эксплицитна, причем либо со стороны "означаемого" смысла (понятия), либо со стороны "означающего" звука, для Якобсона - имманентна.
Холенштайн пишет: Якобсон "в преодоление сосюровской антиномии синхронии и диахронии, эмпирически показывает динамический характер всякой синхроничной стадии языка и системную структуру всякого диахроничного поворота языка" . То есть системная структура языка уже включает в себя принцип диахроничной вариабельности.
Структура представляет собой синхроничный центр диахроничного различия как оппозиции, чьи полярные элементы призваны, релевантно коррелируя, стабилизировать систему. Момент достижения такой стабильности фиксируется в очередном знаке, который тут же и тотчас же становится причиной нового дисбаланса.
Якобсон постулирует принцип интерсубъективности в применении к языку: "Изменение языковой структуры никогда не имело бы место, если бы не существовало коллективной склонности к этому изменению" . Именно через интерсубъективность Якобсон выходит к истоку структурного совмещения синхронии и диахронии. Время включено в интерсубъективную структуру как интертемпоральность. Якобсон объединяет в своем понятии структуры два значения префикса "интер" - "внутренний" и "находящийся - между". Корреляция релевантных оппозиционностей конституирует дивергенцию ретенции и протенции. Или, говоря по-русски, связь соотносящихся крайностей устанавливает расхождение прошлого и будущего. Якобсон, имплицировав динамический генезис языка внутрь статической системы, учредил принцип "динамической синхронии", говорящего о том, что "стабильность системы всегда только относительна, и не в коем случае не абсолютна" .
Речь идет о конверсии субъект-объектной оппозиции в имманентную человеческой субъективности диалектику имени и лица (телесности). Отношение внутри половой пары, которая является экспликацией имманентной расщепленности индивида, конституируется релевантным различием имени и лица. Это различие стремится стабилизировать эту инстанцию, чьим воздействием оно спровоцировано, а именно инстанцию желания. То есть, условием желания является равновесие имени и лица. Желание есть та "позитивная дистанция", на которой держится имя и лицо, являясь ее несущими моментами, ее внутренней и внешней периферией. Эта "позитивная дистанция" есть инстанция символа, которая замещает отсутствующее сходство имени и лица.
Обмен между именным и лицевым рассматривается представителями структурализма и постструктурализма в терминах геометрической топологии, основаной на бинарных оппозициях прямого и обратного, центра и периферии, центростремительного сгущения и центробежного сжатия. Надо отметить, что здесь возникла странная перекличка между Якобсоном и, кто бы мог, подумать! Сталиным (чья "ученость" стала предметом иронии одной известной песни). В работе "Марксизм и вопросы языкознания" Сталин пишет: "... грамматика напоминает геометрию, которая дает свои законы, абстрагируясь от конкретных предметов, рассматривая предметы как тела, лишенные конкретности" . Якобсон, дополняя его, говорит: "Абстрагирующая работа человеческого мышления ... налагает простые геометрические фигуры поверх живописного мира частных предметов и поверх конкретной лексической "утвари" словесного искусства" .
Производя анализ такого грамматического элемента как падеж, Якобсон относит именительный, винительный и родительный падежи к центральным, а творительный, дательный и местный (предложный) - к периферийным падежам.. Анализируя физиологию образования фонем, Якобсон приходит к выводу, что согласные образованы сжатием, а гласные - разжатием.
Для того чтобы понять ход рассуждения Романа Якобсона необходимо обратиться к Кантовой аналитике телеологических суждений. Здесь в диалектической сопряженности выступает, с одной стороны, определяющая способность, а с другой, - рефлектирующая способность суждения.
Первая прямо направлена к продукту природы, признавая его целью и определяя его как необходимый, а его причину как случайную, то есть определение, будучи центробежно направлено к периферии чувственного горизонта, заключает природу к механизму, чьим принципом является непреднамеренность. Вторая способность обратно направлена к предполагаемому (на телеологическом основании) центру как цели, выступающей в качестве необходимой причины, чьи следствия как продукты природы лишь случайны. Таким образом, рефлексия как функция центростремления, заключает природу к организму. И если основание определения, то основание на основе преднамеренности рефлексии - спонтанно.
Двунаправленность способности суждения выступает в своей чистоте, и как таковое представляет собой цикл, состоящий из двух сторон: прямой ход суждения как определяющий движется по периферии предметного горизонта и основывается на предшествующих предметах, а обратный ход суждения, как рефлексирующий, движется к центру и закрепляет предмет под определенным понятием как целью. Суждение, схватив предмет на стадии определения, буквально (reflexio - отражение) возвращается в себя.
Конструкция речевого высказывания соответствует конструкции суждения, доказывая трансцендентальный характер грамматики: "продукту" суждения здесь соответствует референт высказывания, а "основание" - это структурное целое, значение высказывания, которое понимается в структурализме якобсоновского толка как оборот. Рефлективное суждение осуществляется вдоль оси селекции, а определяющее - по оси комбинации.
Как известно, Якобсон вычленяет шесть функций речевого сообщения, но наиболее значимой, доминантной выступает поэтическая функция. Сопоставим ее структуру с трансцендентально-логической грамматикой Канта.
Во-первых, поэтическую функцию характеризует "направленность (Einstellung) на сообщение, как таковое, сосредоточение внимания на сообщении ради него самого"(С.613), а во-вторых, она "проецирует принцип эквивалентности с оси селекции на ось комбинации"(С.614). В контексте лингвистической поэтологии Якобсона грамматическая структура высказывания в поэтической функции предстает как связь "органического целого" (значения) и элемента периферийной серии ("цепочки") означающих в замыкании на сообщении. В процессе комбинации происходит линейное связывание элементов, так что "очередной термин предвосхищается построением предыдущих" (Лакан), то есть комбинация регулирует центробежное распределение элементов по периферии и каждый предвосхищаемый термин выступает в качестве цели, которая детерминирована рядом предыдущих элементов. Таким образом, нетрудно видеть, что функция горизонтальной комбинации Якобсона тождественна функции определяющего суждения в смысле Канта, только под продуктом природы здесь надо понимать референт высказывания.
В процессе селекции осуществляется радиальное связывание, которое "одновременно определяет … смысл (высказывания- прим.авт.) своим обратным воздействием"(Лакан). Обратное воздействие селекции есть радиально-центростремительное возвращение к внутренней цели, которая синхронизирует и тем замыкает фразу. Заключение фразы представляет собой проекцию горизонта комбинации (сегмента периферии цепочки означающих) на вертикальную ось селекции (значимого центра). Таким образом, функция вертикальной селекции есть функция рефлективного суждения, для которого продуктом является центральное значение высказывания.
Структура высказывания, осуществляясь в двух направлениях - вдоль прямой вертикальной оси непрерывности и синхронности и вдоль кривой горизонтальной линии дискретности и диахроничности, совершает два совершенно противоречащих действия: с одной стороны она синтезирует, а с другой - анализирует. В акте синтеза она осуществляет непрерывную идентичность, в акте анализа - дискретное отрицание. Структура речевого высказывания идентична себе самой, пока производит отрицающее раз-личие в языке. Дело речи, существенно, есть непрерывность прерывания, идентичность негации. Структура высказывания есть центр различия. Существовать для нее значит быть идентичной. Идентифицируется она за счет того, что различает. Речь, которую производит субъект, выводя в дискурс Другого,
В конечном итоге расщепленность суждения - высказывания, редуцируется до синхронного значения (понятия) и диахроничной семантемы (предмета).
Речь несет интерсубъективную связь адресанта и адресата сообщения, выражаемой в референте (смысл) как целом высказывания. Референт - это символ интерсубъективной интеграции.
Здесь мы видим чисто кантовскую инициацию методологической централистичности Якобсона.
Так структура, созданная Романом Якобсоном, была применена Клодом Леви-Строссом при анализе мифологического материала, Роланом Бартом - теория литературы, Жаком Лаканом в психоанализе, Жилем Делезом при анализе истории философии. Для всего французского структурализма и постструктурализма общим местом является то, что центростремительное сгущение и центробежное смещение, будучи тенденциями релевантного уравновешивания бинарных элементов, являются, соответственно обратным и прямым отношениями к той инстанции центра различия, которой они образованы. Бинаризм организуется по принципу "маркированность/немаркированность" как "наличие / отсутствие какой-либо характеристики", причем предельно этот принцип формализуется в оппозиции нуля и единицы, что позволяет говорить о математизации символической формы как таковой. И если структурная лингвистика говорит о принципиальной роли "нулевого знака" (нулевой фонемы) как центрального знака, который определяется отсутствием отличия от своей корреляционной пары, поскольку ее просто нет, то структурный психоанализ таким центральным знаком считает пенис/фаллос, который конституирует центральную оппозицию как оппозицию "есть/несть". В ней находит свое предельное выражение чисто символическое различие мужского и женского. Мужское имя и женское лицо, образуя единую систему, отношения внутри которой задаются инстанцией центра их различия, выполняют функции ее наличной и номинальной проекций.
Якобсон создал структуру лингвистической интерсубъективности, которая полностью вошла в систему структурного психоанализа Жака Лакана. Якобсоновский структурализм обусловил переход как бы кантовской версии структурного психоанализа в его гегелевскую версию. Дело в том, что на раннем этапе развития своей концепции Лакан связывал деятельность бессознательного с функцией воображения (четко следуя Фрейду), чей теоретический исток можно обнаружить в "трансцендентальной способности воображения" Канта. Знакомство с совершенной Якобсоном радикальной трансформацией лингвистической модели времени, заключавшейся в импликации диахронии в синхроническую структуру языка соссюровского образца и корреляции статического и динамического аспектов языка , в результате чего был сформулирован такой концепт как "интердепенденция синхронии и диахронии", чей диалектический, сиречь гегелевский характер несомненен, открывает Лакану символический характер бессознательного, поскольку "диахроническое" неразрывно связано с "объективным".
По сути Якобсон совершил методологическую революцию тем, что перевел знак из сферы дескриптивной в сферу генетическую, он буквально "скрестил" статический принцип гегелевского Понятия и динамический принцип гуссерлевской "темпоральности", - Якобсон дополнил горизонтальную черту линейно - статического отношения вертикальной чертой иерархическо - генетического отношения и установил тем самым значение символа в функции темпорализации. Такое средокрестие синхронической и диахронической реляций и получило название "интердепенции (взаимозависимости) синхронии и диахронии".
Элементы статической структуры с необходимостью выступили у Якобсона темпоральными моментами ее генезиса.
Теперь можно понять, какое значение для структурного психоанализа Жака Лакана имел лингвистический анализ Романа Якобсона. Вспомним данное Лаканом определение структуры интерсубъективного символа как "синхронической структуры диахронической интеграции дихотомии фонем", в которой "воплощена символическая пара двух элементарных восклицаний", оглашающих в режиме "провокации и одновременно предвосхищения" "отсутствие и присутствие" . Эта слово в слово повторение сказанного Якобсоном в Праге в начале 30-х.

5. ТРИ НУЛЕВЫХ УРОВНЯ ЯЗЫКА

I. Cемантический сдвиг

Именно Якобсоном совершен тот символический сдвиг в структуре центрирующей знание истины, ибо он совершен именно в той сфере, которая с самого начала отвечает за символическую систему координат, то есть в языке, что делает Якобсона ключевой фигурой современности наравне с Эйнштейном, Гуссерлем, Фрейдом. К таким имеющим одну методологическую базу концептам, как "относительность" Альберта Эйнштейна, "темпоральность" Эдмунда Гуссерля, "бессознательное" Зигмунда Фрейда, мы можем смело отнести "интердепенденцию синхронии и диахронии" Романа Якобсона. Все четыре концепта так или иначе описывают тот семантический сдвиг, которым обусловлена релятивистская децентрация классического субъекта. Причем Гуссерль релятивизировал время, Якобсон - язык, Эйнштейн - внешний мир, Фрейд - мир внутренний.
Обратим внимание на то, что все четыре автора принадлежат к еврейской нации, и их основанный на функции знака релятивизм связан с глубиннейшей миссией иудейского интеллектуалитета, базирующегося на глубоко мистическом знания о связи Бога и знака. Вспомним слова апостола Павла (Савла), (ставших краеугольным камнем структурного психоанализа Жака Лакана), о том, что "буква (знак) мертвит, а дух животворит". В этих словах выражена вся суть дела семантического анализа, говорящего о том, что смерть Бога ознаменовалось Знаком.
Существует традиция иудейской мистики, а именно, сакральное учение хасидов, основанное на поиске Имени Бога, которое зашифровано в Торе (как раз об этом идет речь в фильме "Пи"). Для иудейской мистики декодификация предстает как опыт богослужения в виде вычитывания Имени Бога в системе знаков, будь то какой-нибудь текст, или язык в целом, и прежде всего за счет нахождения определенной закономерности, периодичности структурных повторов. С этим связана также и воля к децентрации локальных центров во имя центра мирового, глобального как той инстанции, того Означающего, вокруг которого интегрируется весь мир.
Так эта традиция невольно вместо Имени Бога открывает факт фатальной смещенности Имени Бога относительно Означающего смерти Бога, Знака Его молчания.
II. Молчание

По Дитмару Каперу мы имеем дело с двумя видами молчания: с первичным молчанием Имени Бога, одно молчание, будучи "границей языка", есть первичное молчание в Имени Бога, "священнобезмолвие", по слову св. Григория Паламы, и именно "оно угрожает языку", собственно такое молчание - смерти подобно потому, что прерывает вопрос: "чего от меня хочет другой?", причем прерывает его прежде всего во "внутреннем диалоге". Ибо вопрос этот - лингвистическая форма желания. Другое молчание - молчание Другого. Одно молчание - светящаяся тишь бытия, другое молчание - участник оппозиции свет/тень. "Другое молчание есть главным образом инстанция, место удержания смерти в языке". Более того, молчание есть инстанция удержания смерти Бога. Молчание есть "инстанция смерти". Но это молчание не стоит на месте, оно непрерывно движется.
Другое молчание - молчание как "момент языка" есть "нулевая фонема", оно является функциональным для языка, выступая маркировкой отсутствия отличительного признака в парной оппозиции с маркировкой его присутствия. Такое молчание как первопауза - структура и модель всех языковых лакун, цезур, пропусков, знаков препинаний и т.д. Молчание - это "естественный" знак препинания как прерывания, "нарушение непрерывности в Реальном" (Лакан), функцией которого является "сегментация" континуальности Имени, и как таковое - это центр языка.
Язык образуется за счет блуждания внутри Имени оппозиции "знак/нуль", "звук/молчание", конституирующей ряды релевантных корреляций. Внутри осмысленного молчания Имени возникает различие присутствия и отсутствия.
Структурное молчание, будучи "нулевой фонемой", нулевым звуком, нулевой степенью говорения, обладает всеми существенными характеристиками математического символа нуля, из которых наиболее значимым является такое свойство как "бесконечная возможность". "Бесконечная возможность" ни в коем случае не является участником пары "необходимость/возможность", но находится в релевантной корреляции с "актуальной бесконечностью" в качестве "потенциальной бесконечности", причем как раз она и включает в себя оппозицию необходимости и возможности. То есть символическое молчание, как и математический ноль бесконечно потенциален.
Нарушение, прерывание первичного молчания повлекло расхождение по краям фонемы - смысла - присутствия и молчания - пустоты - отсутствия как функции, призванной оттенять признак присутствия. Фонетическая дыра функциональна, служит фоном. Как говорит Р.О. Якобсон, "функционирование системы языка...основано именно на противопоставлении некоторого факта ничему" , поскольку молчание и есть "нулевой знак", который по Ш.Балли есть "знак, имеющий определенную значимость, но не воплощенный в реальных звуках" . Движение смысла существует благодаря непрерывному смещению относительно нуля.
Язык и Имя Бога как его бесконечный исток и ресурс соприкасаются в молчании, именно здесь точка схождения фундаментально-онтологической и дескриптивно-аналитической традиций (А.А. Грякалов).

III. Глагол

Глагол синхронизирует происходящий в тавтологическом круге высказывания диахронический разрыв между спешащим в прошлое идеальным именем и запаздывающей из будущего реальной вещи, образующегося двойным сдвигом от центра и к центру. В грамматической классификации глагол выражает действие или состояние, но если определять его функцию точнее, она сводится к выражению динамического отношения, в случае если это отношение пассивно мы имеем дело с состоянием претерпевания, а если активно - с действием. "Под глаголом, или verbum, в собственном смыле слова следует понимать ту часть речи, которая выражает соединение предмета с качеством и их отношение друг с другом" (Франц Бопп) .
Глагол, таким образом, одновременно выражает и связь, и наличие, и динамику этой связи, это чистое означающее движения, которое понимается нами как интерактивное. Глагол как таковой задает всякий ход, движение, а всякий ход несет направление - хода без направления не бывает. Движение - интенциально интерактивно. Глагол является инстанцией интерсубъективности. Глгагол - это грамматическиий вектор направленности от одного к другому, курс.
Обериут А.Введенский определяет глаголы как репрезентанты времени . Модальности глаголов, выражающие необходимость (долженствование), действительность и возможность в точности соответствуют трем временам. Модальность необходимости соответствует прошлому, действительность - настоящему, возможность - будущему. Глагол - это динамическое отношение, обладающее характером бесконечной возможности, или "потенциальной бесконечности", причем смещенное к нулю. Ноль и выступает неким математическим смыслом глагола. Время входит в мир через глагол.

IV. Суждение

Чтобы уяснить субстанциальный характер нулевого высказывания "Имя есть Лицо", которое является интерсубъективным символом, необходимо обратиться к "трансцендентальному схематизму" Канта. Нулевое высказывание соответствует нулевой форме времени, которая связывает "небытие" как идеальное Имя и "бытие" как реальное Лицо, "противоположность", которых "состоит в различии между одним и тем же временем, в одном случае наполненным, в другом - пустым" . "Небытийность" идеального Имени и "бытийность" реального Лица надо понимать исключительно в математическом смысле как мнимость и действительность (мнимая/действительная единица, мнимый/действительный фокус в оптике).
Нулевая форма регулирует образование форм, содержанием которых является значение, чья степень, величина определяется иерархическим статусом в системе, то есть форма наполняется системным значением. Топической характеристикой интенсивности значения является степень приближенности к центру, соответственно, экстенсивность определяется степенью отдаленности к периферии, поскольку все типы суждений (высказываний) сводится к двум основным - центростремительному и центробежному. В центростремлении значение (вертикаль) конденсируется, при этом утрачивается объем, в центробеге значение рассеивается, но увеличивается объем (горизонт).
Математическим смыслом суждения (высказывания) является уравнение типа Субъект - Объект = 0 или Имя - Лицо = 0.

ТАБЛИЦА ХАРАКТЕРИСТИК ЭЛЕМЕНТОВ СТРУКТУРЫ СУЖДЕНИЯ

(почти по И. Канту)

ИМЯ

ЕСТЬ

ЛИЦО

КОЛИЧЕСТВО

Единство

Целокупность

Множественность

КАЧЕСТВО

Отрицательность

Нейтральность

Позитивность

РЕЛЯТИВНОСТЬ

Идентификация

Совпадение идентификации и интеграции

Интеграция

ТЕМПОРАЛЬНОСТЬ

Синхрония

Интердепенденция синхронии и диахронии

Диахронии

МОДУСЫ ВРЕМЕНИ

Прошлое

Бесконечное "теперь"

Будущее

МОДАЛЬНОСТЬ

Необходимость (долженствование)

Действительность (индикатив)

Возможность(коньюнктив)

ТОПИКА

Чистый рассудок (трансцендентальная логика)

Практическая разум

Чувственность (трансцендентальная эстетика)

Предложение (высказывание) как функционал системного поля языка является "полной единицей, которая имеет одновременно смысл (значение) и референт (символическая форма)", причем "форма и значение должны определяться друг через друга, поскольку в языке они членятся совместно" . Формой и значением обладает связь как центральная функция высказывания. Синтактика описывает связь со стороны формы. Семантика - со стороны значения.
Высказывание со стороны формы (знака) объединяет адресата (имя) и адресанта (лицо), а со стороны содержания (значения) их разделяет, то есть объединяет их в существующем высказывании о том, что не существует, и тем самым их разделяет.
Итак, мы получили три лингвистических уровня нулевого символа:
1) Семантический - нулевая фонема;
2) Синтактический - "есть";
3) Практический - суждение.

ГЕОПСИХОПАТОЛОГИЯ. РОССИЯ В КОНТЕКСТЕ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ.

1. Геополитическая диалектика.

В постгегелевской философии стало общим местом отождествление проблемы субъективности с проблемой историчности, в отличие от догегелевской философии, где структура субъекта совпадала со структурой бытия - вечной, неизменной и не подверженной историческим трансформациям. Проблематизация исторического бытия-как-сознания позволяет рассмотреть исторический субъект через призму фрейдовского анализа психопатологий.
Точка, поставленная Гегелем в деле истории, не стала концом истории в целом, но завершила ее европейский этап, разомкнув круг истории Европы в круг глобальной истории. Почему "дискурсивная мудрость" Гегеля стала камнем преткновения центробежных и центростремительных тенденций мировой истории.
Как известно, основным расколом, характеризующим геополитическую карту мира, является раскол между Западом и Востоком, в идеологическом противостоянии которых сбывается пророчество Ницше о будущем состоянии мира как противостоянии двух философских идей, двух философий.
Восточная и западная идеологемы имеют свой теоретический исток в системе Гегеля, которая на высоком спекулятивном уровне описала расщепленность сознания, отражением которой является современное состояние мира в его биполярности. Западный мир с его идеей универсализации экономических, политических, научных, культурных пространств, начиная с проекта mathesis universalis и кончая общей единицей денежного измерения, общим рынком вплоть до единого информационного универсума, соответствует тем периферийно-параноидным структурам сознания, которые отвечают за сохранность горизонта Закона, если угодно, Super-Ego. А восточный мир складывается из отдельно локализованных авторитарных режимов с жестко иерархиризированной социальностью и центризмом власти, базирующихся на крайне правых националистических и религиозных идеологиях, а так же некоторых коммунистических режимов(Куба). Правые режимы возвышаются подобно островам, которые омывают и размывают воды "всемирного" дискурсивного Закона, противодействие которым в силу инстинкта самоидентификации обуславливает предельную концентрацию авторитарной воли к власти. Именно благодаря чрезвычайной агрессивности религиозного экстремизма Востока, возникающего в "горячих точках", Западу не удается погрязнуть в болоте освященного христианским авторитетом и научно обоснованного либерализма.
Итак, расщепленность мира на волюнтаристский и зацикленный на идее "почвы" Восток и либеральный и космополитичный Запад отражает расщепленность сознания на локализующуюся в центре сознания волю к убийству как в-себе-бытие и на размещающийся на периферии сознания страх смерти как для-себя-бытие. Эти две тенденции - эротическая и танатическая, структурирующие психосоматику исторического субъекта, соответствуют понятиям фрейдовского учения - Id и Super-Ego.
И еще одна, относящаяся к политическим реалиям метафора сознания - устройство аппарата государственной власти - которое так же отражает структуру сознания, где функция единичной воли президента соответствует функции Id (что замечательно демонстрирует бурно инстинктивное поведение некоторых президентов), а антипрезидентское большинство парламента - функции Super-Ego.

2. Россия между Ормуздом и Ариманом

Россия, вообще, оказалась в центре того мирового раскола, который был спровоцирован геополитической диалектикой, чья дилемматичность заставляет Россию искать середину, избегая крайностей.
Восток - это царство Ормузда, покровителя "верхнего" мира, античным двойником которого является Дионис в смысле Ницше. Восток всегда был обителью экстремальности и "опьянения", для достижения которого ориентальность не брезгует никакими средствами, будь то вино, наркотики, секс, власть, гипертрофированная жестокость и т.д.("Болезненное отношение к телесности"(Аксенов В.П.) восточной ментальности нам всем внятно продемонстрировали события в Чечне.) Другое дело, Запад-царство Аримана-Аполлона, "сонливость" которого порождает "чудовищ", быть может менее страшных, но уж точно более масштабных, универсальных, глобальных. Западный мир, находящийся под покровительством Аримана, чьими характеристиками, по свидетельству Ницше, являются покой, уравновешенность, умеренность и т.д., будучи в мифологическом плане царством "воды" и "темноты"(в пику "огненному" и "светлому" Востоку) все более погружается в пучины Мирового океана, береговая линия которого является линией мировой интеграции и орбитой, в пространство которой постепенно втягивается весь мир.
Но как раз таки особое евразийское положение России не позволяет впасть ей ни в одну из этих политических крайностей. Россия, разрываясь между интеграцией в западную цивилизацию, процесс которой обильно удобряется мощными финансовыми инвестициями, с одной стороны, и настаиванием на своей собственной и ведущей роли в истории, на "русской идее", которую усиленно эксплуатируют народно-патриотические силы, с другой, вынуждена искать третий путь.

3. Небесный ИНТЕРНЕТционал

ИНТЕРНЕТ- это уникальное образование, становясь последним интернационалом и главной институцией мировой интеграции, он разом создает техносемиотическую Церковь и электронный коммунизм. Дело в том, что инфосфера является преемницей "божественного эфира", который будучи "святым местом", "опустев" после события смерти Бога, вновь оказался занятым, но этот раз электронным означающим. "Божественный эфир" под началом Бога-Логоса сменил другой эфир как пространство электромагнитных сигналов, несущих Означающее в той же ипостаси Логоса. Причем "идеальность" Логоса вполне соответствует "виртуальности" дижитальной реальности.
ИНТЕРНЕТ- как сеть мировой коммуникации есть техноцерковь, в которой человечество достигает максимума интеграции, прежде всего потому, что "мировая сеть" есть высокотехнологичная материя для столь вожделенного "общего языка", нахождение которого гарантирует солидарность всего человечества, мировую консолидацию. Инфолингвистика становится последней наукой о структуре языка, поскольку имеет дело с кибернетической структурой, трансформируемой в электромагнитный сигнал, доводя структуру до пары элементарных импульсов и элементарного характера их сцепления. Электронное означающее становится тем абсолютным всеобщим знаменателем, вокруг которого интегрируется все означаемое.
Ин-формирование terra incognita в землю "полную слухом" осуществляется отныне технологосом, в непосредственные функции которого входит информационное измерение и сканирующий охват мира, однако косвенно подспудно он несет и Благую Весть, но в снятом виде. Она несется теперь со скоростью световолны во все концы света посредством провайдеров - этих новых медиумов, жрецов технорелигии. Не важно, что несет проникающее всюду кибернетическое означающее, - главное чтобы оно было как форма, пусть хоть так, оно представляет многострадальный Логос в уникальной функции человеческого бытия, ибо "бытие-говорит-везде-всегда-через- всякий-язык"(Хайдеггер). И там, где раздается человеческая речь, пусть и в технически опосредованной форме, там есть Церковь.

4. Структура истории и Бытие.

Политическая реальность есть пространство проявления исторического сознания, которое трансцендировано в Ничто, или ноль, как точки пересечения осей координат, задающих ordo (порядок) природы и истории, достижение которой делает историческое предприятие бесконечным. Поскольку трансцендентность бытия подменяется имманентной трансцендентностью ноля как истиной самосознания, и поскольку реально ноль не существует (ибо бытие пустоты не терпит), а желание субъекта достичь вершины и центра велико, то оно способно удовлетвориться только созданием Государства (как некой метафоры бытия), Глава которого этот ноль и воплощает (в глобальном пределе это "князь мира сего"). Ноль как истина исторической субъективности есть та цель, к которой сводится мера субъекта в его основополагающих функциях логического и оптического прерывания как измерения, единицей которого он является. Структура сознания выглядит как схема прицела, в котором на перпендикулярно пересекающиеся радиальные прямые наложены концентрические круги. "Яблочко" мишени, на которое нацелена субъективность, напоминает о яблоке с библейского дерева познания Добра и Зла.
Фигура истории формируется под действием двух тенденций -идентификации и интеграции, которым соответствуют две оси мироисторической фигуры- вертикаль и горизонталь. Интеграция - это истина истории причем как мироистории. В идее мировой истории заключен "кровный" интерес иудеохристанского мира. Все это связано с только мифологически явленной инициацией истории: "падший ангел", дьявол своим падением центрировал Землю как человеческий мир, тем самым обозначив место Богоубийства и манифестировав центр мира вокруг которого начинает накручиваться спираль мироистории. На этом месте возникает Древо познания добра и зла, которое, как известно, росло "посреди" Эдемского сада и на этом же месте позже ставится Крест как центральное означающее бытия, которое повторим, являет не только исток истории, но и центр мироисторической интеграции. Центр мира- это Иерусалим который как географическое место исторически принадлежит евреям, что неизбежно делает их гегемоном истории. Событие распятия Христа надо понимать как негацию, уничтожение этого центра (в символическом плане), попирающего его своей смертью. Реализация этого события произойдет по-видимому со Вторым пришествием.
Историческая миссия "гегемона истории" состоит в проведении "божественного промысла", заключающегося в преодолении архаических идентификаций, в предолении того, что Делез называет "территориализацией", т.е. интеграция есть не что иное как "детерриториализация", и замыкании горизонта Земли или человеческого мира вокруг знака смерти Бога, молчания Имени как центрального события истории. (Все это очень далеко от вульгарных и примитивных разговоров о пресловутом "жидомасонском заговоре", страдающих элементарном невежеством по отношению к философии истории, более-менее эту историю осмысляющей. И уж если евреи и "организовали" какой-то заговор то это заговор в котором участвует всё человечество в качестве человеческого рода и заговор этот против Бога, а евреи в силу своей прозорливости отличающейся известной глубиной просто идут на шаг впереди всей планеты).
И еще один момент, касающийся создания мирогосударства. С учетом новейших тенденций, когда новоевропейская субъективность проделала по оси идентификации метаморфозу от cogito к libido, возможный " князь мир сего" должен совмещать "абсолютное знание" с секс-символичностью (или даже с уни секс-символичностю). Сексуальность теперь разверзается в планетарных масштабах. Мир интегрируется вокруг Мирового Фаллоса, движением которого инспирирована вся мироистория. Тем более, что он является первичным, оригинальным символом,синтезирующим и в этом синтезе симулирующим единство, некогда распавшихся, Неба и Земли. И теперь он готов осуществить "тысячелетний хилиазм" на всей планете. Снимающая Имя Отца вертикаль фаллической идентификации восстанавливается к рассеивающему Лицо Матери-Земли горизонту вагинальной интеграции, стремясь в ней замкнуться. Так завершается событие первородного греха как истока и истины истории человечества.
Но несходство бытия и истины исторического субъекта внушают некоторый оптимизм. Он основан на тождестве Фрейдова "инстинкта смерти" как ядра субъективности и Гегелевой "идентичности негативности" (в интерпретации А. Кожева) как структуры тотального зацикливания субъекта на самом себе. Идентичность негативности (= инстинкт смерти) есть воображаемый, иллюзорный центр того Различия, не совпавшие края которого оставляют про-свет (по слову Хайдеггера) надежды на Бытие.

5. POST SCRIPTUM.
Несколько слов о недавних событиях в Нью-Йорке и Вашингтоне. Исламский экстремизм плоть от плоти западной рациональности. Дело в том, что терроризм это выражение столь лелеемой западной теорией на протяжении многих веков Негативности, которая давно вылезла из своих теоретических яслей, причем с автоматом Калашникова. Запад, организуя округу своего Закона, кладет в его центр совершенно формальный принцип, будь-то кантовский "нравственный императив", или семиотическое означающее. Округа мировой интеграции обязательно имеет свой центр, пусть он воображаем, виртуален, но он есть. Девиртуализация этого центра означает воплощение этого центра. Запад осознанно отказывается занимать место отсутсутствующего Бога, мотивом здесь может быть совесть, а может быть страх. Однако Восток не может видеть трон мира пустым, безжизненная, формальная пустота центра не может не раздражать не терпящего формальных абстракций Востока, пустота абстрактного центра, вокруг которого вращается западный мир, слепит Востоку глаза, поэтому он силится наполнить его своим харизматическим содержанием. Причем здесь не важно свято это место или нет, главное, что оно пусто. В терминах кантовской философии, это выглядит так: если западная рациональность на протяжении всей своей истории в режиме самоидентификации занималось созданием трансцендентальной формы, все более её интенсифицируя, абстрагируя, формализуя, то Восток инстанцирует свою идентичность в наполнении этой формы трансцендентным содержанием. Иначе: Запад создает трансцендентальную кнопку-форму, на которую Восток, собрав всю свою трансцендентную волю, нажимает.

Вверх

На главную страницу